Китайская головоломка [другой перевод] - Ричард Сэпир

Он позволил ей извиваться под собой, пока на лбу у неё не выступила испарина и дыхание не участилось. Всё это время Ремо массировал и растирал её спину. Когда Ремо почувствовал, что тёплое сочное тело стало всё слабее откликаться на каждое движение, смирившись, по крайней мере, с самим фактом присутствия этого империалиста, который вот-вот изнасилует её и которого она ненавидела всей душой и телом, он прекратил свой массаж. Он медленно провёл кончиками пальцев вниз, вдоль правого её бедра к коленной чашечке. Движение было очень медленным, чтобы она не поняла, что оно было преднамеренным.

Мэй глядела на него отрешённо, бездумными глазами, рот её был крепко сжат; она молчала, но все её мускулы наконец-то ожили и разгорелись от массажа.

Ремо уставился ей в глаза и задержал свою правую руку на её колене, не делая попыток даже пошевелить рукой, как будто бы они оба решили остаться в таком положении навечно. Она пахла свежестью, чем-то, что нельзя было скрыть, — по-видимому, здоровой свежей молодостью. Её кожа была золотистой и очень нежной, овальное лицо отличалось мягкостью черт и гладкостью, глаза были тёмные, до черноты. В глазах Ремо угадал слабый намёк на желание, мысль о том, чтобы его рука возобновила движение вдоль её бедра.

Он так и сделал, но нерешительно и даже медленнее, чем раньше. Однако, вернувшись к колену, он стал действовать более быстро и жёстко, а затем начал добираться до внутренней части бедра, производя настойчивые, мягкие, поглаживания, но избегал касаться главной её сути. Тёмные кольца, увенчивающие золотистые холмики грудей, образовывали острые пики, и Ремо дотронулся до их концентрических кругов, а затем резко провёл языком до пупка, одновременно не прекращая медленно и деликатно поглаживать рукой нежную кожу внутренней стороны бедра.

Он увидел, как расслабился её рот. Сейчас она позволит обладать собой, хотя изначально и не хотела этого. Именно в этом она будет убеждать себя потом. Но она обманет себя. Она хотела, жаждала его.

Ремо всё еще продолжал удерживать её хрупкие запястья у неё над головой. Он решил не брать её силой. Если он её отпустит, то в соответствии со своим воспитанием она будет вынуждена бороться за освобождение. Поэтому он удерживал её руки. Но не очень сильно.

Правой рукой он продолжал массировать её грудь, затем перешёл к пупку, нежной коже от локтя до плеча, внутренней части бёдер, и только потом дотронулся до влажного, самого чувствительного места. Мэй стонала.

— Ты белый подонок. Ты белый выродок.

Затем последовало проникновение, но не полное, сдержанное, ждущее от неё требования продолжать. И она потребовала.

— Чёрт тебя возьми, я хочу этого, — простонала Мэй, закатив глаза.

Только тогда он высвободил её запястья и обеими руками начал растирать её ягодицы, увеличивая давление на них и проникая всё глубже, доставляя максимальное наслаждение её чувствительному органу, заставляя её двигаться к оргазму; он только на какое-то мгновение задерживался, а затем расслаблялся под истерические, обычные в такой ситуации, крики и вопли женщины.

— Ах, — вскричала Мэй Соонг, закрыв в экстазе глаза. — К чёрту Мао! К чёрту Мао!

Но тут Ремо, неожиданно полностью выйдя из неё, поднялся. В другой обстановке он бы продолжил начатое дело, но сейчас ему нужно было, чтобы она подчинилась ему, боясь, что вдруг он не захочет её снова. Поэтому он оставил её измождённой на постели, застегнул молнию на брюках; весь этот спектакль он проделал, будучи полностью одетым.

Он увидел стоящего в дверях и укоризненно качающего головой Чиуна.

— Слишком механически, — покритиковал тот.

— Какого чёрта тебе от меня надо? — вскричал сердито Ремо. — Ты научил меня двадцати пяти точным процедурам, а теперь называешь их «механическими»?!

— Всегда можно повысить класс работы.

— Почему же ты не показываешь сам, как надо это делать?

Чиун проигнорировал сердитый вопрос.

— Кроме того, я считаю, что заниматься подобным делом в присутствии третьего лица отвратительно. Но ведь вы, американцы и китайцы, всё равно свиньи.

— Ну, ты и штучка, — бросил Ремо. Честно говоря, секс доставил ему гораздо меньше удовольствия, чем человеку, находящемуся в данный момент в доме на противоположной стороне улицы, в предвкушении того, как он убьёт Ремо.

ГЛАВА 12

— Я должен поговорить с тобой, Чиун, — сказал Ремо.

Он прикрыл за собой дверь, оставив позади всё ещё распластанную, измученную и полностью выжатую Мэй Соонг.

Чиун уселся в свою излюбленную позу «лотос» на серый ковёр, покрывавший пол. Его лицо было бесстрастным.

Ремо уселся рядом. Он тоже мог теперь сидеть в «лотосе» часами — как-никак он потратил годы на тренировку умственной концентрации и умение владеть своим телом. Ремо был выше Чиуна, но, когда они восседали рядом, их глаза были на одном уровне.

— Чиун, — произнёс Ремо, — тебе придётся вернуться в Фолкрофт. Мне очень жаль, но ты доставляешь слишком много хлопот.

В этот момент Ремо почувствовал неясную тревогу, причину которой он не мог точно сформулировать. Источник её заключался не в Чиуне. С любым другим человеком всё расшифровывалось бы просто: всплеск вазомоторных реакций — подготовка к нападению. Но это было невозможно в случае с Чиуном. Насколько

Ремо мог заметить, Чиун никогда не проявлял внешне своих чувств, по крайней мере, по нему нельзя было уловить, что он к чему-то готовится; такую подготовку иногда можно обнаружить по внезапно промелькнувшему в глазах решительному выражению, но чаще всего по движению позвоночника и напряжению спинных мышц. Большинство людей их профессии научились владеть глазами, но движение спинных мышц было неизбежным, оно выдавало истинные намерения.

Если бы Ремо не знал, что Чиун абсолютно владеет своим телом и эмоциями, к тому же глубоко привязан к нему, то мог бы поклясться сейчас, сидя в номере гостиницы в Бостоне при закрытых дверях и зашторенных портьерах, что Чиун принял решение убить его.

— Что-то беспокоит тебя, — предположил Чиун.

— Всё дело в том, что ты, Чиун, стал невозможен. Ты просто сорвёшь задание из-за своего отношения к китайцам. Я всегда видел в тебе совершенство, но сейчас ты ведёшь себя точно ребёнок.

— Смит распорядился, чтобы ты послал меня обратно?

— Да не расстраивайся. Это лично моё профессиональное решение.

— Я ещё раз тебя спрашиваю, это Смит приказал тебе отправить меня?

— Ну, а если бы я сказал «да», для тебя это было бы легче?

— Я должен точно знать.

— Нет. Смит не отдавал такого распоряжения. Я его отдаю сам.

Чиун мягким жестом поднял руку, как бы призывая Ремо внимательно прислушаться к тому, что он будет говорить.

— Я объясню тебе, сын мой, почему я совершаю поступки, которые тебе не ясны. Для того, чтобы понять поступок, нужно понимать человека, совершающего его. Я должен тебе рассказать о себе и о моём народе. И тогда ты уразумеешь, почему я так поступаю и отчего так ненавижу китайцев.

Многие приняли бы меня за преступника, профессионального убийцу, который обучает других, как надо убивать. Пусть так. Но я не преступник, я хороший человек. Я делаю то, что считаю своей обязанностью. Это наш образ жизни в Синанджу, наш способ уцелеть.

Ты родом из богатой страны. Даже самые убогие западные страны неизмеримо богаче, чем моя родина. Я тебе кое-что уже говорил о своей деревне Синанджу. Она так бедна, что ты даже не сможешь представить себе степень этой нищеты. Земля способна прокормить только одну треть проживающих там людей. И это в самые урожайные годы.

До того, как мы нашли способ выжить, мы были вынуждены уничтожать половину рождавшихся девочек. Мы с печалью бросали их в залив, произнося при этом, что возвращаем их к себе домой, чтобы они вновь родились в лучшие времена. В неурожайные и голодные годы мы делали то же самое и с мальчиками. Я не думаю, что большинство жителей деревни верили в эту сказку. Но всё-таки это лучше, чем сказать матери, что её ребёнок стал жертвой крабов и акул. Эта ложь хоть как-то скрашивала скорбь и горечь.

Представь себе, что Китай — это тело, а Корея — рука. Под мышкой находится Синанджу, в эту деревню правители Китая и Кореи ссылали провинившихся. Принцев, которые предали своих отцов; мудрецов, волшебников, творивших зло. Однажды — я полагаю, это происходило в 400-м году по вашему летосчислению, а по нашему то была эпоха соловьёв — в деревне появился один человек.

Мужчин, подобных ему, мы ещё никогда не встречали. Он и выглядел совсем иначе. Он был родом с острова, находившегося неподалёку от нашего полуострова. Из Японии. Это было ещё до нинджутсу, до каратэ, до всего этого. Пришельца прокляли на своём острове за то, что он жил с матерью как с женщиной. Но он не был виноват. Он не знал, что она приходилась ему матерью. Но они всё равно наказали его, вырвав ему глаза с помощью бамбуковых палочек.